Фехтмейстер - Страница 85

Петр Длугаш лежал на продавленном тюфяке, пытаясь рассмотреть терявшийся во тьме высокий потолок, и в отчаянии подгонял собственные мысли, требуя от них совершить невозможное.

Когда по коридору вновь затопали тяжелые сапоги, Барраппа невольно вскинулся, ожидая, что, быть может, случай подбросит ему шальную удачу. К звуку уже знакомых шагов надзирателя примешивался еще один, новый. Так обычно ходят небольшие люди, склонные к шумным нервным речам и яростной жестикуляции. Они точно подпрыгивают, чтобы казаться больше.

Заслонка на двери вновь отошла в сторону, поднесенный к отверстию фонарь выхватил из тьмы углы камеры, заскрежетали тяжелые засовы, клацнул замок, и надзиратель сонно втолкнул внутрь худосочного субъекта с докторской бородкой в золотом велосипеде-пенсне.

— Сатрап! Я не позволю с собой так обращаться! — вполне оправдывая ожидания Барраппы, звонко крикнул его новый сосед.

— Да иди уж, чего горланить! — без злобы, да, впрочем, и без каких-либо иных чувств, проговорил тюремщик, закрывая ладонью распахнутый зевотой рот. — Кормят тут к полудню. Тюфяк есть. А ежели следователь прикажет, то днем с двух до трех будет тебе прогулка.

— Я требую, чтобы вы обращались ко мне на вы! Я в конце концов…

Неведомо, что хотел сообщить вновь прибывший субъект после конца концов, поскольку дверь за ним захлопнулась, не давая гневливому арестанту развить затронутую тему.

— Сатрап! — Заключенный стукнул было кулаками по двери, но, ойкнув от неожиданной боли, продолжил вопль уже без рукоприкладства: — Полицейская крыса! Негодяй!

— Время спать, — со вздохом проговорил Барраппа, пытаясь унять шум.

— О, простите! Я вас не заметил. Доброй ночи, гражданин, — с пафосом, но уже без крика продолжил его сокамерник. — Позвольте мне представиться. Францевич Людвик Казимирович, присяжный поверенный и адвокат.

— Петр Длугаш, капрал сербский армий, — чуть приподнялся на лежанке Барраппа.

— За что вас? — участливо поинтересовался новый арестант.

— Документ не был, говорить плохо, сказали — шпион.

— Ничего, разберутся, я вас уверяю, — обнадежил присяжный поверенный. — А вот у меня ерунда какая-то. Мне подбросили фальшивые купюры. Говорят, что их нашлепали то ли немцы, то ли австрияки, и, мол, я с ними в сговоре. Ну уж нет — это все козни моих врагов! Я вижу их насквозь! Они хотят заставить меня замолчать!..

«Какие достойные люди», — подумал Барраппа, но вслух только тяжело вздохнул.

— Но мой голос всегда на стороне угнетенных, — не унимался Францевич. — В конце концов, в России есть закон! И справедливость! И они восторжествуют! Быть может, вы слышали о недавнем суде над социалистами-непримиренцами? Я выступал там…

— Давай спать, — оборвал его Барраппа. — Завтра говорить.

Он повернулся лицом к стене, стараясь вновь сконцентрироваться на идее скорейшего побега.

* * *

Николай II был хмур и выглядел раздраженным и усталым. Конечно, он не мог позволить себе опуститься до того, чтобы кричать на собеседника, но сейчас ему больше всего на свете хотелось сломать вращаемый в пальцах заточенный карандаш, которым он делал пометки в записной книжке, и заорать во все горло: «Да они что там, очумели, канальи?!» — но жребий монарха лишал его этой последней радости.

Между тем осанистый докладчик, держа перед собой раскрытую папку, обтянутую кордовской тисненой кожей, продолжал:

— По данным комиссии, созданной начальником штаба VII армии генерал-майором Головиным, маршевые роты приходят к месту дислокации своих полков уже поголовно обутые в старую изношенную обувь.

— Но ведь здесь же им выдают новешенькие сапоги?!

— Так точно, ваше величество. Генерал-майор Головин сам лично выяснял это странное обстоятельство и пришел к неутешительному выводу: проходя через села, едва ли не все солдаты меняют новые сапоги на старые.

— Но это же абсурд! Они что же, не понимают, что воевать в старой изношенной обуви — значит, обрекать себя на увечья?! Ведь это же обмороженные гниющие ноги!

— Увы, многие из солдат нового призыва считают, что лучше уж с обмороженными ногами в госпитале, а то и вовсе в тылу без двух-трех пальцев, чем в полном здравии на передовой. К тому же кто-то пустил слух, что по прибытии к месту назначения солдаты получат новые сапоги.

Император начал вновь ожесточенно тереть грани карандаша.

— Что это, интересно знать — вечное разгильдяйство или же злой умысел?

— Неизвестно, — покачал головой докладывающий положение дел начальник Военно-походной канцелярии. — Следствие ведется. Однако должен заметить, что на Кавказе, там, где наши дела обстоят наилучшим образом, подобные явления практически не наблюдаются.

— Вы хотите сказать, что боевой дух армий Юго-Западного и Северо-Западного фронтов низок?

— Что и говорить, ваше величество, вопиющие поражения прошлого года у Мазурских болот и неудача операции в Галиции плохо отразились на боевом духе войск. Однако пока что все это поправимо. Но если вы позволите высказать личное мнение, то нам следует куда больше внимания уделять подготовке и проведению собственных операций, чем спасению наших драгоценных союзников.

— Владимир Николаевич, — покачал головой император, — вы не хуже меня помните стенания французского посла Мориса Палеолога о необходимости спасти от бошей сердце прекрасной Франции.

— Должен заметить, ваше величество, что не так давно немцы уже были в Париже, и ничего фатального с сердцем Франции не случилось. Я понимаю, что наши победы могут помочь союзникам, однако же перспектива выручать их за счет наших поражений лично меня весьма огорчает.