Фехтмейстер - Страница 44

Так бы и пошел, быть может, Гришка Новых из-под Тюмени, да под Тюмень цепями звенеть, когда б не подвернулся как-то ему на местном тракте старичок-вещун, идущий из дальних краев в Москву Златоглавую на богомолье. «Э-эх! — махнул он рукой, глядя с укором на Гришку, уже тогда получившего свое прозвание „Распутин“. — Впрямь, паря, стоишь ты на распутье, и всю жизнь на нем стоять будешь. А уж божью длань тебе держать или за чертовым хвостом плестись — сам решай!»

И что-то в этих немудреных словах такое было верное, что хоть и зашиб легонько Гришка богомольца, а в голову себе речь его взял. С тех пор повадился к монастырям ходить да к церквям на паперть, с юродивыми да кликушами долгие разговоры разговаривать. Монахам и святым отцам он, конечно, поясно кланялся, но дружбу водить особо не рвался. Не то что с этой нищей рванью, «господом хранимой и опекаемой».

И тут вдруг сила его и впрямь наружу ударила, как фонтан из-под земли. Уже через пару лет вся Сибирь о нем шушукалась, не то что родное Покровское. А еще через два года архимандрит Феофан, инспектор Санкт-Петербургской духовной академии, ввел лапотного пророка и целителя в дом великого князя Николая Николаевича. А оттуда уже модному знахарю и к постели цесаревича Алексея, страдающего гемофилией, был один шаг. Лишь он мог унять боль, терзавшую наследника престола, лишь он заговаривал и останавливал кровь и даровал покой как единственному сыну государя, так и всей царской семье.

Правда, сказанные некогда безвестным прорицателем слова продолжали его преследовать и у ступеней трона. Он вновь находился на распутье. И столь же ясно, сколь одни видели в нем божьего человека, другие — исчадие ада, злым роком нависшее над Россией. Сам Распутин, пожалуй, ощущал себя и тем, и другим, и радовался безмерно, что нет кого-либо над ним, кроме царя земного и небесного. Ну, царя земного он для себя в правителях числил лишь для красного словца, заявляя порой в кабаках пропойным друзьям: «Захочу — и пестрого кобеля губернатором сделаю». Но вот с Богом…

Он и сам, пожалуй, не ведал, как и во что верил, но верил истово, с надрывом, разговаривая порой со Всевышним, как с почтенным отцом, и вслушивался в церковное молитвенное бормотание, надеясь расслышать ответ на терзавший его вопрос о собственном предназначении. Он в грош не ставил попов любого чина, почитая всю их святость басней и пшиком, но любил церкви за их благолепие и ладанный запах.

В канун войны недоброжелателям удалось на время удалить Старца Григория из Петербурга, однако не прошло и года, и он, совершив паломничество в Иерусалим, вернулся к Папа и Мама в Царское Село.

Весть о том, что какая-то новомодная вертихвостка смеет пророчествами своими привлекать внимание двора, да к тому же еще и его самого именовать «черным вороном», ведущим Россию в змеиное кубло, не на шутку разгневала Старца. Он был готов расправиться с «ведьмой» прямо на глазах у ее салона. И расправился бы, когда б не Чарновский.

Отчего-то у Григория не возникло даже тени сомнения, что еще шаг — и бывший адъютант великого князя Николая Николаевича попросту вгонит ему пулю промеж бровей, точно в ярмарочную мишень. Этого красавчика он знал еще с тех пор, когда хаживал в дом царского дядюшки, а потому иллюзий на его счет не питал. Почтя за лучшее не искать смерти, он дал себе слово вернуться, и вернулся так скоро, как смог.

Отыскав спрятавшуюся от него стервь заморскую, он уже было протянул руки, чтоб схватить ее за горло, — и вдруг, точно кто ступни его прибил гвоздями к полу… Он, Григорий Распутин, нескольких слов которого было достаточно, чтобы сместить любого из министров, стоял перед врагиней фонарным столбом и даже рта открыть не мог.

«Ну! Давай же! — понукал он себя и слышал ответ: — Стоять! Не сметь!»

Он сделал еще одну попытку, и тотчас же в груди и животе его вспыхнуло такое пламя, что казалось, языки его вот-вот вырвутся изо рта и ушей.

«Что это?! Что?!» — в ужасе вопрошал себя он, пускаясь бегом по Большой Морской.

— A-a, это?! — Кучер, увидевший улепетывающего без оглядки хозяина, привстал на козлах, пытаясь привлечь его внимание, но безо всякого результата. Тот несся, перескакивая сметенные дворниками снежные брустверы, не разбирая дороги, пугая встречных пешеходов и окрестных собак.

Распутин бежал не останавливаясь, покуда впереди не замаячила золотым куполом громада Исаакиевского собора. Он бросился к нему, как бросаются под защиту крепостных стен солдаты разгромленного войска. Бросился и, споткнувшись на ровном месте, рухнул наземь. И тут же словно кто-то наложил раскаленное тавро ему между лопаток. Гришка Новых по-звериному скосил глаз и с ужасом поймал на себе тяжелый давящий взгляд мрачного всадника, гарцующего на приподнятом уздою коне — памятник Николаю I пристально следил за каждым его движением.

— Не ходи туда! — потребовал властный и, что самое ужасное, чужой голос в его голове, и от колонн собора на царского любимца повеяло ледяным холодом.

— Чего это вдруг? — собравшись с силами, молча поинтересовался у себя самого Распутин.

Боль в животе и груди резко усилилась.

— Потому что я так велю!

— Ты мне никто, чтобы повелевать!

— Отныне ты — лишь часть меня. Незначительная часть.

— Ну уж нет! — Старец обтер лицо снегом и, сцепив зубы, вскочил на ноги.

— Не будь дураком, — уже чуть мягче и увещевающе заговорил внутренний голос. — Не будь дураком, и я сделаю тебя повелителем этого мира.

«Нечистый искушает!» — мелькнула в голове Григория запоздалая догадка. Он попробовал сотворить крестное знамение, и тут же услышал раздраженное: